Жаропонижающие средства для детей назначаются педиатром. Но бывают ситуации неотложной помощи при лихорадке, когда ребенку нужно дать лекарство немедленно. Тогда родители берут на себя ответственность и применяют жаропонижающие препараты. Что разрешено давать детям грудного возраста? Чем можно сбить температуру у детей постарше? Какие лекарства самые безопасные?
Конец 19 века в истории России ознаменовался периодом застоя, так как новый император Николай 2 дал ясно понять либерально настроенным кругам, что продолжит политику, начатую отцом. Это означало, что о реформах можно было забыть.
Произведения уже довольно известного в тот период писателя А. П. Чехова стали откликом на сложившиеся в общественно-политической сфере отношения. Таким образом он пытался достучаться до мыслящих людей, способных вмешаться в текущий ход событий. Это относится и к опубликованной в 1898 году трилогии, включавшей небольшие по объему произведения «Человек в футляре», «О любви» и «Крыжовник».
Рассказ Чехова (это был его любимый жанр) — это попытка в краткой форме охарактеризовать происходившие в обществе явления и обратить внимание на человеческие пороки и ложные по своей сути представления о смысле жизни.
История написания произведения «Крыжовник»
Как-то писателю рассказали о петербургском чиновнике, который все мечтал о мундире, расшитом золотом. Когда наконец он у него появился, оказалось, что пойти в новом наряде некуда: торжественных приемов в ближайшее время не предвиделось. В результате мундир так и не удалось надеть: позолота на нем со временем потускнела, сам чиновник спустя полгода умер. Эта история послужила основой для создания рассказа, вот только мечтой мелкого чиновника становится крыжовник. Рассказ Чехова привлекает внимание читателя к тому, насколько мелочной и бессмысленной может стать жизнь человека в погоне за эгоистическим счастьем.
Композиция и сюжет произведения
«Крыжовник» строится по принципу «рассказ в рассказе». Повествование о главном герое предваряется экспозицией, содержащей описание природы – богатой, щедрой, величественной. Пейзаж подчеркивает духовное обнищание мелкого чиновника, о котором дальше пойдет речь. 
Затем читатель видит знакомых по первой части трилогии персонажей: помещика-трудягу Алехина, учителя Буркина и ветеринара Ивана Иваныча. И тут же вспоминается тема «футлярной» жизни – ее еще в первом рассказе обозначил Чехов. «Крыжовник» — содержание его довольно незамысловато – развивает ее, показывая, как может быть губительно привычное существование.
С главным героем, Н. И. Чимша-Гималайским, собеседников и читателей знакомит его брат, Иван Иваныч. Он же дает оценку тому, что происходит с человеком, живущим только ради удовлетворения собственных желаний.
Николай Иванович вырос в деревне, где все казалось ему прекрасным и удивительным. Оказавшись в городе, он не переставал думать о том, как бы непременно приобрести имение и жить там спокойной жизнью (чего никогда не одобрял Иван Иваныч). Вскоре к его мечте добавилось страстное желание выращивать в своем поместье – это подчеркивает А. П. Чехов — крыжовник. Чимша-Гималайский неотступно шел к своей цели: регулярно просматривал газеты с объявлениями о продаже имений, все больше во всем себя ограничивал и копил деньги в банке, затем женился — без любви – на постаревшей, но обеспеченной вдове. Наконец у него появилась возможность купить небольшое поместье: грязное, необустроенное, но зато свое. Правда, крыжовника там не было, но он тут же посадил несколько кустов. И зажил спокойной жизнью, счастливый и довольный собой.
Деградация главного героя
Анализ «Крыжовника» Чехова — это попытка понять, почему постепенно, параллельно с достижением цели, черствела душа Николая Ивановича. Его нисколько не мучили угрызения совести за смерть жены – он практически заморил ее голодом. Герой жил замкнутой, бесполезной жизнью и очень гордился своим дворянским званием – его, например, очень обижало, когда мужики, обращаясь к нему, пропускали «ваше высокоблагородие». Показывая свою барскую милость, он раз в год, на свои именины, приказывал «выносить полведра» и был уверен, что так непременно должно было быть. Он не замечал, что все вокруг запущено, собака и та была похожа больше на свинью. Да и сам Чимша-Гималайский располнел, обрюзг, постарел и, кажется, потерял человеческий облик.
Вот она – желанная ягода
Анализ «Крыжовника» Чехова — это размышление над тем, как человек путем самообмана пытается придать особую значимость тому, что на самом деле является пустышкой.
Иван Иваныч, навестивший брата и заставший его в таком неприглядном виде, был крайне опечален. Он не мог поверить, что человек в своем эгоистическом стремлении может дойти до подобного состояния. Особенно неприятно ему стало, когда Николаю Ивановичу принесли тарелку с первым урожаем. Чимша-Гималайский брал по одной ягодке и с наслаждением ел, несмотря на то что было «жестко и кисло». Его счастье было так велико, что он не мог спать ночью и все подходил к заветной тарелке. Анализ «Крыжовника» Чехова — это еще и очень много неутешительных выводов, главный из которых: Николай Иванович забыл о собственном достоинстве, а имение и долгожданная ягода стали для него тем «футляром», с помощью которого он отгородился от проблем и забот окружающего мира.
Что нужно человеку для счастливой жизни?
Встреча с братом заставила Ивана Иваныча по-новому взглянуть на то, как живет он сам и окружающие его люди. А еще признать, что и ему порой были свойственны аналогичные желания, губящие душу. Именно на этом акцентирует внимание А. П. Чехов. 
Крыжовник в его рассказе приобретает новое значение – он становится символом ограниченного существования. И в то время как один наслаждается счастьем, множество людей вокруг него страдают и погибают в нищете и бездушии. Спасение от всеобщей духовной гибели Иван Иваныч, а вместе с ним и автор, видит в некоей силе, которая в нужное время будет, подобно молоточку, напоминать счастливому человеку, что не все так прекрасно в мире и в любую минуту может наступить момент, когда понадобится помощь. Вот только оказать ее будет некому и винить в этом придется только себя. К таким не очень веселым, но довольно важным мыслям подводит читателей А. П. Чехов.
«Крыжовник»: герои и их отношение к миру
Анализируемый рассказ составляет одно целое с двумя другими, входящими в трилогию. И объединяют их не только Алехин, Буркин и Иван Иваныч, поочередно выступающие то рассказчиками, то слушателями. Главное в другом – предметом изображения в произведениях становятся власть, собственность и семья, а именно на них держится вся общественно-политическая жизнь страны. Герои произведений, к сожалению, еще недостаточно готовы к тому, чтобы полностью изменить свою жизнь, уйти от «футлярности». Тем не менее анализ «Крыжовника» Чехова заставляет прогрессивных людей, подобно Ивану Иванычу, задуматься над тем, ради чего стоит жить.
Рассказ «Крыжовник» Чехова: краткое содержание. Анализ рассказа «Крыжовник» Чехова
В этой статье мы познакомим вас с произведением «Крыжовник» Чехова. Антон Павлович, как вы уже, наверное, знаете, — русский писатель, драматург. Годы его жизни — 1860-1904. Нами будет описано краткое содержание данного рассказа, проведен его анализ. «Крыжовник» Чехов написал в 1898 году, то есть уже в поздний период своего творчества.
Буркин и Иван Иваныч Чимша-Гималайский шагают по полю. Село Мироносицкое виднеется вдали. Вдруг начинается дождь, и поэтому они решают зайти к Павлу Константинычу Алехину, приятелю-помещику, усадьба которого находится в деревне Софьино, неподалеку. Алехин описывается как высокий мужчина примерно 40 лет, полный, похожий больше на художника или профессора, чем на помещика, с длинными волосами. Он встречает путников у амбара. Лицо этого человека черно от пыли, грязна его одежда. Он рад нежданным гостям, предлагает тем отправиться в купальню. Переодевшись и помывшись, Буркин, Иван Иваныч Чимша-Гималайский и Алехин отправляются в дом, где Иван Иваныч рассказывает за чаем с вареньем историю Николая Иваныча, своего брата.
Иван Иваныч начинает свой рассказ
Детство братья провели в имении отца, на воле. Сам родитель их был из кантонистов, но оставил потомственное дворянство детям, выслужив чин офицера. Имение после его смерти отсудили у семьи за долги. С девятнадцати лет Николай сидел за бумагами в казенной палате, но ужасно там тосковал и мечтал приобрести небольшую усадебку. Иван Иваныч же желанию своего родственника на всю жизнь запереть себя в поместье никогда не сочувствовал. А Николай не мог думать ни о чем другом, все время представляя большую усадьбу, где должен был непременно расти крыжовник.
Николай Иванович воплощает свою мечту в реальность
Копил деньги брат Ивана Иваныча, недоедал, в конце концов женился не по любви на богатой некрасивой вдове. Жену свою он держал впроголодь, а ее деньги на свое имя положил в банк. Не вынесла этой жизни супруга и умерла вскоре, а Николай, ничуть не раскаиваясь, приобрел себе желанное имение, посадил 20 кустов крыжовника и зажил в свое удовольствие помещиком.
Иван Иваныч навещает брата
Продолжаем описывать рассказ, который создал Чехов, — «Крыжовник». Краткое содержание дальнейших событий следующее. Когда Николая приехал навестить Иван Иваныч, он был поражен тем, как сильно опустился, обрюзг и постарел его брат. Барин превратился в настоящего тирана, много ел, постоянно судился с заводами и разговаривал тоном министра. Потчевал Ивана Иваныча Николай крыжовником, и видно было по нему, что своей судьбой он доволен так же, как и самим собой.
Иван Иваныч размышляет о счастье и смысле жизни
Следующие дальнейшие события передает нам рассказ «Крыжовник» (Чехов). Братом Николая при виде его родственника овладело близкое к отчаянию чувство. Он размышлял, проведя в усадьбе ночь, о том, как много в мире людей сходят с ума, страдают, пьют, какое количество детей погибает от недоедания. А другие тем временем счастливо живут, спят ночью, едят днем, говорят чепуху. Подумалось Ивану Иванычу, что за дверью счастливого человека непременно должен находиться некто «с молоточком» и стуком напоминать ему, что есть на земле несчастные, что когда-нибудь и с ним приключится беда, и его не услышит и не увидит никто, так же как сейчас он не слышит и не замечает других.
Заканчивая рассказ, Иван Иваныч говорит, что нет счастья, а если и существует в жизни смысл, то находится он не в нем, а в том, чтобы творить добро на земле.
Как восприняли рассказ Алехин и Буркин?
Ни Алехин, ни Буркин рассказом этим не удовлетворены. Не вникает Алехин, справедливы ли слова Ивана Иваныча, поскольку речь шла не о сене, не о крупе, а о чем-то таком, что не имеет прямого отношения к его жизни. Однако он очень рад гостям и желает, чтобы те продолжали беседу. Но время уже позднее, гости и хозяин отправляются спать.
«Крыжовник» в творчестве Чехова
В значительной мере творчество Антона Павловича посвящено «маленьким людям» и футлярной жизни. Рассказ, который создал Чехов, «Крыжовник» о любви не повествует. В нем, как и во многих других произведениях этого автора, обличаются люди и общество в мещанстве, бездушии и пошлости.
В 1898 году рассказ «Крыжовник» Чехова появился на свет. Следует отметить, что время, когда было создано произведение, — период царствования Николая II, который продолжал политику своего отца, не желая осуществлять либеральные реформы, необходимые в то время.
Характеристика Николая Ивановича
Чехов описывает нам Чимша-Гималайского — чиновника, который служит в одной палате и мечтает иметь собственную усадьбу. Заветное желание этого человека — сделаться помещиком.
Подчеркивает Чехов, насколько отстает от своего времени этот персонаж, ведь в описываемое время люди не гнались уже за бессмысленным титулом, капиталистами мечтали стать многие дворяне, это считалось модным, передовым.
Герой Антона Павловича выгодно женится, после чего забирает деньги, необходимые ему, у жены и приобретает, наконец, желаемое имение. Еще одну свою мечту исполняет герой, высаживая в усадьбе крыжовник. А супруга его тем временем умирает от голода.
«Крыжовник» Чехова построен с использованием «рассказа в рассказе» — особого литературного приема. Историю описываемого помещика мы узнаем из уст его брата. Однако глаза Ивана Ивановича — глаза самого автора, он показывает таким образом читателю свое отношение к людям, подобным Чимша-Гималайскому.
Отношение к брату Ивана Ивановича
Брат главного героя рассказа «Крыжовник» Чехова поражается духовной скудности Николая Ивановича, ужасает его праздность и сытость своего родственника, а мечта как таковая и исполнение ее кажутся этому человеку вершиной лени и эгоизма.
За время, проведенное в усадьбе, дурнеет и стареет Николай Иванович, он гордится своей принадлежностью к дворянам, не понимая при этом, что данное сословие уже отмирает, а на смену приходит более справедливая и свободная форма жизни, меняются постепенно общественные устои.
Однако больше всего рассказчика поражает момент, когда Николаю Ивановичу подают первый урожай крыжовника. Сразу же он забывает о модных вещах времени и важности дворянства. Этот помещик в сладости крыжовника обретает иллюзию счастья, он находит причину восхищаться и радоваться, и это обстоятельство поражает Ивана Ивановича, который раздумывает о том, что люди предпочитают себя обманывать, лишь бы поверить в свое благополучие. Критикует он при этом и самого себя, находя такие недостатки, как желание поучать и самодовольство.
Раздумывает Иван Иванович о моральном и нравственном кризисе личности и общества, беспокоит его нравственное состояние современного ему социума.
Мысль Чехова
Иван Иванович говорит о том, как его мучает ловушка, которую создают люди сами для себя, и просит творить в будущем лишь добро и пытаться искоренять зло. Но на самом деле через своего персонажа говорит сам Чехов. Человек («Крыжовник» обращен к каждому из нас!) должен понимать, что цель в жизни — добрые дела, а не ощущение счастья. По мысли автора, у каждого добившегося успеха должен стоять за дверью «человек с молоточком», напоминающий ему о том, что необходимо творить добро — помогать сиротам, вдовам, обездоленным. Ведь однажды может случиться беда даже с самым состоятельным человеком.
Рассказ «Крыжовник» Чехова был написан в 1898 году и считается одним из лучших произведений русской классической литературы XIX века. Он вошел в «Маленькую трилогию» автора, включающую также рассказы «Человек в футляре» и «О любви».
В «Крыжовнике» Чехов развивает тему «футлярности» , ограниченности, раскрывая ее через образ помещика Николая Иваныча. Композиция произведения построена на приеме «рассказ в рассказе» – историю Николая Иваныча рассказывает своим знакомым его брат, Иван Иваныч.
Главные герои
Иван Иваныч – ветеринарный врач, старший брат Николая Иваныча.
Николай Иваныч – помещик, младший брат Ивана Иваныча.
Буркин – учитель гимназии, друг Ивана Иваныча.
Алехин Павел Константиныч – небогатый помещик, «мужчина лет сорока», у которого остановились Иван Иваныч и Буркин.
Иван Иваныч и Буркин шли по полю. Впереди виднелось село Мироносицкое. Буркин попросил спутника рассказать обещанную ранее историю. Однако неожиданно пошел дождь, и мужчины решили укрыться от непогоды у Алехина в Софьино. Хозяин встретил их на пороге одного из амбаров за работой – мужчина был весь в пыли, в грязной одежде. Алехин очень обрадовался гостям и пригласил их в дом.
Сходив в купальню, гости и хозяин расположились в креслах. Служанка подала чай с вареньем, и Иван Иваныч приступил к обещанному рассказу.
У Ивана Иваныча был младший брат Николай Иваныч, «года на два помоложе» . Отец, Чимша-Гималайский, оставил им «потомственное дворянство» , а также имение, которое вскоре после его смерти отобрали за долги.
Все детство мальчики провели в деревне. Служа с девятнадцати лет «в казенной палате» , Николай Иваныч скучал по воле. У него появилась мечта купить маленькую усадьбу, где непременно будет расти крыжовник. Мужчина постоянно читал «хозяйственные книжки» , объявления о продаже земли, мечтал о том, как будет проводить время в деревне.
Иван Иваныч, хотя и любил брата, но его желания не разделял. «Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку» .
Стараясь скопить как можно больше денег, Николай «недоедал, недопивал» , одевался, «словно нищий» . Когда ему минуло сорок лет, мужчина женился на старой, некрасивой вдове с деньгами все с той же целью – купить усадьбу с крыжовником. Ее деньги он положил в банк на свое имя, а саму женщину «держал впроголодь» . Жена начала чахнуть и через три года умерла.
Николай Иванович, не виня себя в смерти жены, вскоре купил «сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе» , так как рядом стояли заводы. Однако Николай Иваныч не опечалился: «выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком» .
В прошлом году Иван Иваныч поехал проведать брата. Николай Иваныч «постарел, располнел, обрюзг» . «Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин» . Николай Иваныч уже судился с обществом и заводами, заставлял мужиков называть себя «ваше высокоблагородие» . У него развилось «наглое» самомнение, он начал говорить «только истины» , словно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно» . Более того, называл себя дворянином, будто забыл, что их дед был мужиком, а отец солдатом.
Вечером подали крыжовник, «собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты» . Николай Иваныч, прослезившись, с волнением ел по ягодке, восторгаясь тем, как же это вкусно, хотя на самом деле крыжовник был жестким и кислым. Иван Иваныч видел перед собой «счастливого человека» , «который достиг цели в жизни» , им «овладело тяжелое чувство» , близкое к отчаянию. Всю ночь Иван Иваныч слышал, как Николай Иваныч вставал и брал по ягодке крыжовника.
Иван Иваныч размышлял о том, что мы постоянно видим счастливых людей, но ничего не знаем о тех, то страдает. «Очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча» . Счастливые люди живут словно в «гипнозе» , не замечая многого вокруг себя. «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком» , что рано или поздно стрясется беда. Иван Иваныч понял, что тоже жил довольно и счастливо. Он говорил те же слова, что и его брат, поучал, «как жить, как веровать, как управлять народом» , но он уже не в том возрасте, чтобы что-то менять.
Иван Иваныч неожиданно поднялся и подошел к Алехину. Он начал пожимать хозяину руки, прося не успокаиваться, продолжать делать добро, ведь смысл жизни именно в этом, а не в личном счастье.
Потом все сидели и молчали. Алехину хотелось спать, но ему было интересно с гостями. В то, что говорил Иван Иваныч, он не вникал – слова врача не имели отношения к его жизни.
Наконец гости отправились спать. «Дождь стучал в окна всю ночь» .
Заключение
В «Крыжовнике» Буркин и Алехин не понимают, какую идею пытался донести до них своим рассказом Иван Иваныч. Мужчины восприняли историю Николая Иваныча как обычный бытовой случай, не вынеся из нее никакой морали. Равнодушное молчание со стороны собеседников Ивана Иваныча подтверждает его мысли, что счастливые люди живут словно в «гипнозе» , в своеобразном «футляре» достижения собственного счастья.
Пересказ «Крыжовника» будет интересен школьникам, а также всем, кто интересуется творчеством А. П. Чехова и русской литературой.
Тест по рассказу
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
Анализ рассказа Чехова «Крыжовник»
Конец 19 века - время, ознаменовавшееся периодом застоя в общественно-политической жизни России. В эти непростые для нашего Отечества дни известный писатель А. П. Чехов пытается донести благие идеи до мыслящих людей. Так, в рассказе «Крыжовник» он задает читателю вопросы о смысле жизни и истинном счастье, обнажая конфликт между материальными и духовными благами.
История создания
Вошедший в «маленькую трилогию» рассказ А.П. Чехова «Крыжовник» напечатали издатели «Русской мысли» в 1898 году. Он был создан писателем в селе Мелихово, Московской области. Данная история является продолжением произведения «Человек в футляре», которое тоже повествует об омертвевшей человеческой душе с искаженным понятием о счастье.
Считается, что за основу своего сюжета Чехов взял рассказ, который известный юрист Анатолий Кони поведал писателю Л.Н. Толстому. Эта история повествует об одном чиновнике, который подобно Н.И. Чимше-Гималайскому, всю жизнь откладывал сбережения ради осуществления своей мечты. Чиновник верил, что парадный мундир с золотыми вышивками принесет ему почет и уважение, сделает его счастливым. Вот только при жизни «счастливая» вещь ему не пригодилась. Более того, потускневший от нафталина мундир надели на беднягу лишь на его собственных похоронах.
Жанр и направление
Произведение «Крыжовник» написано в жанре рассказа и относится к такому направлению в литературном творчестве, как реализм. Лаконичная прозаическая форма позволяет автору изложить свои мысли наиболее кратко, и как следствие, привлечь внимание читателя, достучаться до его сердца.
Как известно, рассказ от других жанров отличает наличие всего лишь одной сюжетной линии, присутствие одного или двух главных героев, небольшое количество второстепенных действующих лиц и небольшой объем. Все эти признаки мы наблюдаем в «Крыжовнике».
Ветеринар Иван Иваныч Чимша-Гималайский и учитель гимназии Буркин застигнуты в поле дождем. Герои пережидают непогоду в усадьбе Алехина - приятеля Ивана Иваныча. Тогда врач делится с сотрапезниками историей своего брата, судьба которого сложилась печально.
Братья с детства познали одну простую истину - за удовольствие надо платить. Они происходили из небогатой семьи, старались сами себя обеспечить.
Особенно стремился к обогащению младший из братьев - Николай Иваныч. Пределом всех его мечтаний были усадьба и сад, в котором рос бы спелый и ароматный крыжовник. Ради достижения своей цели Чимша-Гималйский даже сгубил жену, пусть и не нарочно. Он экономил на всем, казалось, ничего не замечал вокруг, кроме объявлений о продаже «десятин пашни и луга с усадьбой». В конечном итоге ему все-таки удалось приобрести желанный участок. С одной стороны, главный герой счастлив, он с удовольствием уплетает свой крыжовник, строит из себя сурового, но справедливого барина… Но с другой стороны, нынешнее положение Николая Иваныча не радует его брата, который приехал погостить. Иван Иваныч понимает, что есть вещи, ценность которых намного значительнее удовольствия есть собственный крыжовник. Именно в этот момент конфликт материального и духовного достигает апогея.
Композиция
Сюжет «Крыжовника» строится по принципу «рассказ в рассказе». Нелинейное повествование помогает автору углубить смысл произведения.
Помимо истории главного героя рассказа, Николая Иваныча Чимши-Гималайского, существует и другая реальность, в которой живут Иван Иванович, Алехин и Буркин. Последние два дают свою оценку произошедшему с Николаем Иванычем. Их представления о жизни - наиболее распространенный вариант существования людей. Важно обратить внимание на экспозицию рассказа, которая содержит подробное описание природы. Пейзаж в имении Николая Ивановича подтверждает духовную нищету новоиспеченного барина.
Главные герои и их характеристика
В данном произведении затронуты темы счастья, мечты, поиска смысла жизни. Все три темы тесно связаны друг с другом. Мечта о собственной усадьбе с крыжовником привела Николая Иваныча к его счастью. Он не только с наслаждением ел крыжовник, но и с умным видом рассуждал о народном образовании, искренне верил, что благодаря ему каждый простой мужик сможет стать полноценным членом общества. Только вот счастье главного героя является ложным: это всего лишь покой, праздность, что ведут его к застою. Время вокруг него буквально остановилось: ему не нужно утруждать себя, стараться и отказывать себе в чем-либо, поскольку теперь он - барин. Раньше Николай Иваныч был твердо уверен в том, что счастье нужно завоевывать, заслуживать. Теперь же, по его мнению, счастье - это дар божий, и только избранному вроде него под силу жить в раю на земле. То есть, его сомнительное достижение стало лишь плодородной почвой для эгоизма. Мужчина живет только для себя. Став богатым, он обеднел духовно.
Можно выделить и такую тему, как равнодушие и отзывчивость . Рассказчик, рассуждая на эту тему, отмечает, что ни Алехин, ни Буркин до конца не поняли его идей, проявили пассивность к весьма поучительной истории о смысле жизни. Сам Иван Иваныч Чимша-Гималайский призывает каждого искать счастье на протяжении всей жизни, помнить о людях, а не только о себе.
И таким образом, герой признает, смысл жизни заключается не в удовлетворении плотских желаний, а в более возвышенных вещах, например, помощи ближним.
- Алчность и тщеславие . Главной проблемой в рассказе «Крыжовник» являются заблуждения человека о том, что истинное счастье - это материальные блага. Так, Николай Иваныч всю жизнь трудился ради денег, жил во имя них. В итоге, его представления оказались ошибочными, оттого он и ел кислый крыжовник, улыбаясь и приговаривая: «Ах, как вкусно!». В его представлении только деньги дают человеку значимость: будучи барином, он и сам стал превозносить себя, как будто без усадьбы
- Не менее важная проблема - эгоизм . Главный герой, как и многие люди на земле, забывал или не хотел помнить о несчастьях окружающих. Он следовал такому правилу: мне хорошо, а до остальных и дела нет.
Главная мысль А.П. Чехова выражается во фразе Ивана Иваныча о том, что нельзя радоваться тогда, когда другим плохо. Нельзя закрывать глаза на чужие проблемы, важно помнить, что беда может постучаться в любой дом. Важно уметь вовремя откликаться на просьбы о помощи, чтобы и вам помогли в трудную минуту. Таким образом, автор выражает свое презрение к постоянному покою и стагнации в жизни человека. Счастье, по Чехову - это движение, действие, при этом направленное на совершение добрых и справедливых поступков.
Эта же идея прослеживается во всех частях трилогии.
Положительно рассказ «Крыжовник» оценивал В. И. Немирович-Данченко:
Хорошо, потому что есть и присущий тебе колорит, как в общем тоне и фоне, так и в языке, и еще потому, что очень хорошие мысли…
Но не только критики и литературоведы высказались о прочитанном. Антону Павловичу активно писали письма простые люди. Например, как-то раз писатель получил письмо от Наталии Душиной, ученицы технического училища. Вот ее цитата:
Когда я читаю что-нибудь Ваше, то я чувствую всегда, что я жила с этими людьми, что я хочу то же сказать о них, что сказали Вы, и не одна я это чувствую, и это потому, что Вы пишете только правду и всё сказанное не так, как сказали Вы, - будет ложь…
Наиболее развернутое описание творческой манеры Чехова описывать реалии русской жизни дал Б. Эйхенбаум в своей статье в журнале «Звезда»:
С годами художественные диагнозы Чехова уточнялись и углублялись. Болезнь русской жизни приобретала под его пером все более резкие и яркие очертания. От диагнозов Чехов стал переходить к вопросам лечения. С особенной силой это выступило в рассказе «Крыжовник». Чехов никогда не сочинял - он услыхал эти слова в жизни и обрадовался им, потому что сам он и был этим человеком с молоточком. Он стучал в самое сердце России - и достучался.
Особенно эмоционально о рассказе высказался Г.П. Бердников, заявив о том, что «стыдно быть счастливым» в той реальности, которую описывает Чехов.:
Драма… раскрывается перед нами в рассказе «Крыжовник». Однако под пером Чехова охватившая чиновника мечта-страсть так поглощает его, что в конце концов совершенно лишает человеческого облика и подобия.
Еще с раннего утра все небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
– В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, – сказал Буркин, – вы собирались рассказать какую-то историю.
– Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошел дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением.
– Нам нужно укрыться куда-нибудь, – сказал Буркин. – Пойдемте к Алехину. Тут близко.
Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Чехов. «Крыжовник». Читает Д. Журавлёв
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга. В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта, и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.
– Пожалуйте, господа, в дом, – сказал он, улыбаясь. – Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
– Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, – говорил Алехин, входя за ними в переднюю. – Вот не ожидал! Пелагея, – обратился он к горничной, – дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да, кстати, и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошел в купальню.
– Да, давно я уже не мылся, – говорил он, раздеваясь. – Купальня у меня, как видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то все некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.
– Да, признаюсь… – проговорил Иван Иваныч значительно, глядя на его голову.
– Давно я уже не мылся… – повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте, и поплыл дальше, и все нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой… – повторял он, наслаждаясь. – Ах, боже мой…» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин уже оделись и собрались уходить, а он все плавал и нырял.
– Ах, боже мой… – говорил он. – Ах, господи помилуй!
– Будет вам! – крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.
– Нас два брата, – начал он, – я, Иван Иваныч, и другой – Николай Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, все равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее тому подобное… А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелетных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он все сидел на одном месте, писал все те же бумаги и думал все об одном и том же, как бы в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.
Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе – это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.
Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, рекой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника.
– Деревенская жизнь имеет свои удобства, – говорил он, бывало. – Сидишь на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо, и… и крыжовник растет.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: а) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.
Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а он все читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Все с той же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба черного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни да года через три взяла и отдала богу душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смерти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. У нас в городе умирал купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку меду и съел все свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под локомотив, и ему отрезало ногу. Несем мы его в приемный покой, кровь льет – страшное дело, а он все просит, чтобы ногу его отыскали, и все беспокоится: в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали.
– Это вы уж из другой оперы, – сказал Буркин.
– После смерти жены, – продолжал Иван Иваныч, подумав полминуты, – брат мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но все же в конце концов ошибешься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую – костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком.
В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл свое имение так: Чумбароклова пустошь, Гималайское тож. Приехал я в «Гималайское тож» после полудня. Было жарко. Везде канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами елки, – и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, – того и гляди, хрюкнет в одеяло.
Мы обнялись и всплакнули от радости и от грустной мысли, что когда-то были молоды, а теперь оба седы, и умирать пора. Он оделся и повел меня показывать свое имение.
– Ну, как ты тут поживаешь? – спросил я.
– Да ничего, слава богу, живу хорошо.
Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин. Он уж обжился тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылся, полнел, уже судился с обществом и с обоими заводами, и очень обижался, когда мужики не называли его «ваше высокоблагородие». И о душе своей заботился солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью. А какие добрые дела? Лечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих именин служил среди деревни благодарственный молебен, а потом ставил полведра, думал, что так нужно. Ах, эти ужасные полведра! Сегодня толстый помещик тащит мужиков к земскому начальнику за потраву, а завтра, в торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат «ура» и, пьяные, кланяются ему в ноги. Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «Телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».
– Я знаю народ и умею с ним обращаться, – говорил он. – Меня народ любит. Стоит мне только пальцем шевельнуть, и для меня народ сделает все, что захочу.
И все это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз двадцать повторил: «мы, дворяне», «я как дворянин»; очевидно, уже не помнил, что дед наш был мужик, а отец – солдат. Даже наша фамилия Чимша-Гималайский, в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень приятной.
Но дело не в нем, а во мне самом. Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник молча, со слезами, – он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал:
И он с жадностью ел и все повторял:
– Ах, как вкусно! Ты попробуй!
Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой. К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию. Особенно тяжело было ночью. Мне постлали постель в комнате рядом с спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, – и все обстоит благополучно.
– В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив, – продолжал Иван Иваныч, вставая. – Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без нее нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? – спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. – Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я не способен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не могу спать… Ах, если б я был молод!
Иван Иваныч прошелся в волнении из угла в угол и повторил:
– Если б я был молод!
Он вдруг подошел к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.
– Павел Константиныч! – проговорил он умоляющим голосом, – не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет, и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!
И все это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто просил лично для себя.
Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали. Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где всё – и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами говорили, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, – это было лучше всяких рассказов.
Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли, справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал; гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем-то, что не имело прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали…
– Однако пора спать, – сказал Буркин, поднимаясь. – Позвольте пожелать вам спокойной ночи.
Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно пахло свежим бельем.
Иван Иваныч молча разделся и лег.
– Господи, прости нас, грешных! – проговорил он и укрылся с головой.
От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и Буркин долго не спал и все никак не мог понять, откуда этот тяжелый запах.
Рассказ «Крыжовник» Чехова был написан в 1898 году и считается одним из лучших произведений русской классической литературы XIX века. Он вошел в «Маленькую трилогию» автора, включающую также рассказы «Человек в футляре» и «О любви».
В «Крыжовнике» Чехов развивает тему «футлярности» , ограниченности, раскрывая ее через образ помещика Николая Иваныча. Композиция произведения построена на приеме «рассказ в рассказе» – историю Николая Иваныча рассказывает своим знакомым его брат, Иван Иваныч.
Главные герои
Иван Иваныч – ветеринарный врач, старший брат Николая Иваныча.
Николай Иваныч – помещик, младший брат Ивана Иваныча.
Буркин – учитель гимназии, друг Ивана Иваныча.
Алехин Павел Константиныч – небогатый помещик, «мужчина лет сорока», у которого остановились Иван Иваныч и Буркин.
Иван Иваныч и Буркин шли по полю. Впереди виднелось село Мироносицкое. Буркин попросил спутника рассказать обещанную ранее историю. Однако неожиданно пошел дождь, и мужчины решили укрыться от непогоды у Алехина в Софьино. Хозяин встретил их на пороге одного из амбаров за работой – мужчина был весь в пыли, в грязной одежде. Алехин очень обрадовался гостям и пригласил их в дом.
Сходив в купальню, гости и хозяин расположились в креслах. Служанка подала чай с вареньем, и Иван Иваныч приступил к обещанному рассказу.
У Ивана Иваныча был младший брат Николай Иваныч, «года на два помоложе» . Отец, Чимша-Гималайский, оставил им «потомственное дворянство» , а также имение, которое вскоре после его смерти отобрали за долги.
Все детство мальчики провели в деревне. Служа с девятнадцати лет «в казенной палате» , Николай Иваныч скучал по воле. У него появилась мечта купить маленькую усадьбу, где непременно будет расти крыжовник. Мужчина постоянно читал «хозяйственные книжки» , объявления о продаже земли, мечтал о том, как будет проводить время в деревне.
Иван Иваныч, хотя и любил брата, но его желания не разделял. «Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку» .
Стараясь скопить как можно больше денег, Николай «недоедал, недопивал» , одевался, «словно нищий» . Когда ему минуло сорок лет, мужчина женился на старой, некрасивой вдове с деньгами все с той же целью – купить усадьбу с крыжовником. Ее деньги он положил в банк на свое имя, а саму женщину «держал впроголодь» . Жена начала чахнуть и через три года умерла.
Николай Иванович, не виня себя в смерти жены, вскоре купил «сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе» , так как рядом стояли заводы. Однако Николай Иваныч не опечалился: «выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком» .
В прошлом году Иван Иваныч поехал проведать брата. Николай Иваныч «постарел, располнел, обрюзг» . «Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин» . Николай Иваныч уже судился с обществом и заводами, заставлял мужиков называть себя «ваше высокоблагородие» . У него развилось «наглое» самомнение, он начал говорить «только истины» , словно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно» . Более того, называл себя дворянином, будто забыл, что их дед был мужиком, а отец солдатом.
Вечером подали крыжовник, «собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты» . Николай Иваныч, прослезившись, с волнением ел по ягодке, восторгаясь тем, как же это вкусно, хотя на самом деле крыжовник был жестким и кислым. Иван Иваныч видел перед собой «счастливого человека» , «который достиг цели в жизни» , им «овладело тяжелое чувство» , близкое к отчаянию. Всю ночь Иван Иваныч слышал, как Николай Иваныч вставал и брал по ягодке крыжовника.
Иван Иваныч размышлял о том, что мы постоянно видим счастливых людей, но ничего не знаем о тех, то страдает. «Очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча» . Счастливые люди живут словно в «гипнозе» , не замечая многого вокруг себя. «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком» , что рано или поздно стрясется беда. Иван Иваныч понял, что тоже жил довольно и счастливо. Он говорил те же слова, что и его брат, поучал, «как жить, как веровать, как управлять народом» , но он уже не в том возрасте, чтобы что-то менять.
Иван Иваныч неожиданно поднялся и подошел к Алехину. Он начал пожимать хозяину руки, прося не успокаиваться, продолжать делать добро, ведь смысл жизни именно в этом, а не в личном счастье.
Потом все сидели и молчали. Алехину хотелось спать, но ему было интересно с гостями. В то, что говорил Иван Иваныч, он не вникал – слова врача не имели отношения к его жизни.
Наконец гости отправились спать. «Дождь стучал в окна всю ночь» .
Заключение
В «Крыжовнике» Буркин и Алехин не понимают, какую идею пытался донести до них своим рассказом Иван Иваныч. Мужчины восприняли историю Николая Иваныча как обычный бытовой случай, не вынеся из нее никакой морали. Равнодушное молчание со стороны собеседников Ивана Иваныча подтверждает его мысли, что счастливые люди живут словно в «гипнозе» , в своеобразном «футляре» достижения собственного счастья.
Пересказ «Крыжовника» будет интересен школьникам, а также всем, кто интересуется творчеством А. П. Чехова и русской литературой.
Тест по рассказу
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4.6 . Всего получено оценок: 1415.
Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна. В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, сказал Буркин, вы собирались рассказать какую-то историю. Да, я хотел тогда рассказать про своего брата. Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошел дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением. Нам нужно укрыться куда-нибудь, сказал Буркин. Пойдемте к Алехину. Тут близко. Пойдемте. Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин. Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга. В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта, и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался. Пожалуйте, господа, в дом, сказал он, улыбаясь. Я сейчас, сию минуту. Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга. Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, говорил Алехин, входя за ними в переднюю. Вот не ожидал! Пелагея, обратился он к горничной, дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят. Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошел в купальню. Да, давно я уже не мылся, говорил он, раздеваясь. Купальня у меня, как видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то всё некогда. Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой. Да, признаюсь... проговорил Иван Иваныч значительно, глядя на его голову. Давно я уже не мылся... повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила. Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл дальше, и всё нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой... повторял он, наслаждаясь. Ах, боже мой...» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин уже оделись и собрались уходить, а он всё плавал и нырял. Ах, боже мой... говорил он. Ах, господи помилуй. Будет вам! крикнул ему Буркин. Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не один только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам. Нас два брата, начал он, я, Иван Иваныч, и другой Николай Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, всё равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу, и прочее тому подобное... А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелетных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он всё сидел на одном месте, писал всё те же бумаги и думал всё об одном и том же, как бы в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера. Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа. Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, рекой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника. Деревенская жизнь имеет свои удобства, говорил он, бывало. Сидишь на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо и... и крыжовник растет. Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: a) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и всё копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь. Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а он всё читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Всё с той же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба черного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни да года через три взяла и отдала богу душу. И конечно брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смерти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. У нас в городе умирал купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку меду и съел все свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под локомотив и ему отрезало ногу. Несем мы его в приемный покой, кровь льет страшное дело, а он всё просит, чтобы ногу его отыскали, и всё беспокоится; в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали. Это вы уж из другой оперы, сказал Буркин. После смерти жены, продолжал Иван Иваныч, подумав полминуты, брат мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но всё же в конце концов ошибешься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком. В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл свое имение так: Чумбароклова Пустошь, Гималайское тож. Приехал я в «Гималайское тож» после полудня. Было жарко. Везде канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами елки, и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, того и гляди, хрюкнет в одеяло. Мы обнялись и всплакнули от радости и от грустной мысли, что когда-то были молоды, а теперь оба седы и умирать пора. Он оделся и повел меня показывать свое имение. Ну, как ты тут поживаешь? спросил я. Да ничего, слава богу, живу хорошо. Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин. Он уж обжился тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылся, полнел, уже судился с обществом и с обоими заводами и очень обижался, когда мужики не называли его «ваше высокоблагородие». И о душе своей заботился солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью. А какие добрые дела? Лечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих именин служил среди деревни благодарственный молебен, а потом ставил полведра, думал, что так нужно. Ах, эти ужасные полведра! Сегодня толстый помещик тащит мужиков к земскому начальнику за потраву, а завтра, в торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат ура, и пьяные кланяются ему в ноги. Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы». Я знаю народ и умею с ним обращаться, говорил он. Меня народ любит. Стоит мне только пальцем шевельнуть, и для меня народ сделает всё, что захочу. И всё это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз двадцать повторил: «мы, дворяне», «я, как дворянин»; очевидно, уже не помнил, что дед наш был мужик, а отец солдат. Даже наша фамилия Чимша-Гималайский, в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень приятной. Но дело не в нем, а во мне самом. Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник, молча, со слезами, он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал: Как вкусно! И он с жадностью ел и всё повторял: Ах, как вкусно! Ты попробуй! Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своею судьбой, самим собой. К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию. Особенно тяжело было ночью. Мне постлали постель в комнате рядом с спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье... Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников, но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания... И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, и все обстоит благополучно. В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив, продолжал Иван Иваныч, вставая. Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без нее нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не всё сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки, во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить! Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я неспособен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не могу спать... Ах, если б я был молод! Иван Иваныч прошелся в волнении из угла в угол и повторил: Если б я был молод! Он вдруг подошел к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую. Павел Константиныч, проговорил он умоляющим голосом, не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро! И всё это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто просил лично для себя. Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали. Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу-чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где всё и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами говорили, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, это было лучше всяких рассказов. Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли, справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал; гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем-то, что не имело прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали... Однако пора спать, сказал Буркин, поднимаясь. Позвольте пожелать вам спокойной ночи. Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно пахло свежим бельем. Иван Иваныч молча разделся и лег. Господи, прости нас грешных! проговорил он и укрылся с головой. От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и Буркин долго не спал и всё никак не мог понять, откуда этот тяжелый запах. Дождь стучал в окна всю ночь.Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждёшь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зелёные ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, - сказал Буркин, - вы собирались рассказать какую-то историю.
Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошёл дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением.
Нам нужно укрыться куда-нибудь, - сказал Буркин.
Пойдемте к Алехину. Тут близко.
Пойдемте.
Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плёс с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.
Пожалуйте, господа, в дом, - сказал он, улыбаясь. - Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешёвою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, - говорил Алехин, входя за ними в переднюю. - Вот не ожидал! Пелагея, - обратился он к горничной, - дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошёл в купальню.
Да, давно я уже не мылся, - говорил он, раздеваясь. - Купальня у меня, как видите, хорошая, отец ещё строил, но мыться как-то всё некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.
Да, признаюсь… - проговорил Иван иваныч, значительно глядя на его голову.
Давно я уже не мылся… - повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождём, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плёса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл дальше, и все нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой… - повторял он, наслаждаясь. - Ах, боже мой…» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плёса лёг, подставляя своё лицо под дождь. Буркин и Алехин оделись и собрались уходить, а он все плавал и нырял.
Ах, боже мой… - говорил он. - Ах, Господи помилуй.
Будет вам! - крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причёсанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, лёгкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.
Нас два брата, - начал он, - я, Иван Иваныч, и другой - Николай Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, всё равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее тому подобное… А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелётных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он всё сидел на одном месте, писал всё те же бумаги и думал всё об одном и том же, как в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.
Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе - это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.
Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника.
Деревенская жизнь имеет свои удобства, - говорил он, бывало. - Сидишь на балконе, пьёшь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо, и… и крыжовник растёт.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: а) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.
Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а он всё читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Всё с тою же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба чёрного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни, да года через три взяла и отдала богу душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смерти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. У нас в городе умирал купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку мёду и съел все свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под локомотив, и ему отрезало ногу. Несём мы его в приемный покой, кровь льет - страшное дело, а он всё просит, чтобы ногу его отыскали, и всё беспокоится: в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали.
Это вы уж из другой оперы, - сказал Буркин.
После смерти жены, - продолжал Иван Иваныч, подумав полминуты, - брат мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но все же в конце концов ошибёшься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую - костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком.
В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл своё имение так: Чумбароклова пустошь, Гималайское тож. Приехал я в «Гималайское тож» после полудня. Было жарко. Возле канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами ёлки, - и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперёд, - того и гляди, хрюкнет в одеяло.
Мы обнялись и всплакнули от радости и от грустной мысли, что когда-то были молоды, а теперь оба седы, и умирать пора. Он оделся и повел меня показывать своё имение.
Ну, как ты тут поживаешь? - спросил я.
Да, ничего, слава богу, живу хорошо.
Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин. Он уж обжился тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылся, полнел, уже судился с обществом и с обоими заводами и очень обижался, когда мужики не называли его «ваше высокоблагородие». И о душе своей заботился солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью. А какие добрые дела? Лечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих именин служил среди деревни благодарственный молебен, а потом ставил полведра, думал, что так нужно. Ах, эти ужасные полведра! Сегодня толстый помещик тащит мужиков к земскому начальнику за потраву, а завтра, в торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат «ура», и пьяные кланяются ему в ноги. Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».
Я знаю народ и умею с ним обращаться, - говорил он. - Меня народ любит. Стоит мне только пальцем шевельнуть, и для меня народ сделает все, что захочу.
И всё это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз двадцать повторил: «мы дворяне», «я как дворянин»; очевидно, уже не помнил, что дед наш был мужик, а отец - солдат. Даже наша фамилия Чимша-Гималайский, в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень приятной.
Но дело не в нем, а во мне самом. Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник молча, со слезами, - он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребёнка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал:
Как вкусно!
И он с жадностью ел и все повторял:
Ах, как вкусно! Ты попробуй!
Было жёстко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой. К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжёлое чувство, близкое к отчаянию. Особенно тяжело было ночью. Мне постлали постель в комнате рядом с спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то вёдер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут своё бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясётся беда - болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живёт себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, - и все обстоит благополучно.
В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив, - продолжал Иван Иваныч, вставая. - Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без неё нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? - спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. - Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжёлого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я неспособен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не могу спать… Ах, если б я был молод!
Иван Иваныч прошёлся в волнении из угла в угол и повторил:
Если б я был молод!
Он вдруг подошёл к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.
Павел Константиныч! - проговорил он умоляющим голосом. - Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!
И все это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто просил лично для себя.
Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали. Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где все - и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами - говорило, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, - это было лучше всяких рассказов.
Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли, справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал; гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем то, что не имело прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали…
Однако пора спать, - сказал Буркин, поднимаясь. - Позвольте пожелать вам спокойной ночи.
Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно пахло свежим бельём.
Иван Иваныч молча разделся и лег.
Господи, прости нас грешных! - проговорил он и укрылся с головой.
От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и Буркин долго не спал и всё никак не мог понять, откуда этот тяжёлый запах.
Дождь стучал в окна всю ночь.
История создания
Впервые рассказ «Крыжовник» был напечатан в августовском номере журнала «Русская мысль» 1898 года. Рассказы «Крыжовник» и «О любви», продолжавшие «маленькую трилогию», начатую рассказом «Человек в футляре», были созданы Чеховым в Мелихове в июле 1898 года.
Персонажи
- Иван Иванович Чимша-Гималайский - главный герой произведения, рассказчик
- Николай Иванович - младший брат Ивана Ивановича. Николай работал в казённой палате.
- Алёхин - небогатый помещик, к которому заглядывает Иван Иванович
- Буркин - друг и собеседник Ивана Ивановича.
Сюжет
Иван Иваныч и Буркин идут по полю возле села Мироносицкое и решают зайти к приятелю-помещику Павлу Константинычу Алёхину, усадьба которого располагается неподалёку в деревне Софьино. Алёхин, «мужчина лет сорока, высокий, полный с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика», встречает гостей на пороге амбара, в котором шумит веялка. Одежда его грязна, а лицо черно от пыли. Он рад гостям и предлагает им пройти в купальню. Помывшись и переодевшись, Иван Иваныч, Буркин и Алёхин идут в дом, где за чашкой чая с вареньем Иван Иваныч рассказывает историю своего брата Николая Иваныча.
Детство братья провели на воле, в имении отца, который выслужил офицерский чин и оставил детям потомственное дворянство. После смерти отца у них отсудили именье за долги. Николай с девятнадцати лет сидел в казённой палате и мечтал купить себе маленькую усадебку и ни о чём другом просто не мог думать. Он всё время представлял себе будущую усадьбу, где непременно должен был расти крыжовник. Николай копил деньги, недоедал, женился без любви на некрасивой, но богатой вдове. Он держал жену впроголодь, а деньги её положил на своё имя в банк. Жена не вынесла такой жизни и умерла, а Николай купил себе именье, выписал двадцать кустов крыжовника, посадил их и зажил помещиком. Когда Иван Иваныч приехал навестить брата, то был неприятно поражён тем, как тот опустился, постарел и обрюзг. Он стал настоящим барином, много ел, судился с соседними заводами. Николай потчевал брата крыжовником, и по нему было видно, что он доволен своей судьбой и самим собой.
При виде этого счастливого человека Иваном Иванычем «овладело чувство, близкое к отчаянию». Всю ночь, проведённую им в усадьбе, он думал о том, как много людей в мире страдает, сходит с ума, пьёт, сколько детей умирает от недоедания. И сколько других людей живёт «счастливо», «днём ест, ночью спит, говорит свою чепуху, женится, старится, благодушно тащит на кладбище своих покойников». Ему подумалось, что за дверью каждого счастливого человека должен стоять «кто-нибудь с молоточком» и напоминать ему стуком, что есть несчастные, что рано или поздно с ним стрясётся беда, и «его никто не увидит и не услышит, как он сейчас не видит и не слышит других». Иван Иваныч, заканчивая свой рассказ, говорит, что счастья нет, а если в жизни есть смысл, то он не в счастье, а в том, чтобы «делать добро».
Ни Буркин, ни Алёхин не удовлетворены рассказом Ивана Иваныча. Алёхин не вникает, справедливы ли его слова. Речь шла не о крупе, не о сене, а о чём-то, что не имело к его жизни прямого отношения. Но он рад и хочет, чтобы гости продолжали беседу. Однако время позднее, хозяин и гости отправляются спать .
Напишите отзыв о статье "Крыжовник (рассказ)"
Примечания
Отрывок, характеризующий Крыжовник (рассказ)
– Осторожна в чём? – спросила я.– Ты родилась… – был ответ.
Его высокая фигура начала колебаться. Поляна закружилась. А когда я открыла глаза, к моему величайшему сожалению, моего странного незнакомца уже нигде не было. Один из мальчишек, Ромас, стоял напротив меня и наблюдал за моим «пробуждением». Он спросил, что я здесь делаю и собираюсь ли я собирать грибы… Когда я спросила его сколько сейчас время, он удивлённо на меня посмотрев ответил и я поняла, что всё, что со мной произошло, заняло всего лишь несколько минут!..
Я встала (оказалось, что я сидела на земле), отряхнулась и уже собралась идти, как вдруг обратила внимание на весьма странную деталь – вся поляна вокруг нас была зелёной!!! Такой же изумительно зелёной, как если бы мы нашли её ранней весной! И каково же было наше общее удивление, когда мы вдруг обратили внимание, что на ней откуда-то появились даже красивые весенние цветы! Это было совершенно потрясающе и, к сожалению, совершенно необъяснимо. Вероятнее всего, это было какое-то «побочное» явление после прихода моего странного гостя. Но ни объяснить, ни хотя бы понять этого, к сожалению, я тогда ещё не могла.
– Что ты сделала? – спросил Ромас.
– Это не я, – виновато буркнула я.
– Ну, тогда пошли, – согласился он.
Ромас был одним из тех редких тогдашних друзей, кто не боялся моих «выходок» и не удивлялся ничему из того, что постоянно со мной происходило. Он просто мне верил. И поэтому я не должна была никогда ничего ему объяснять, что для меня было очень редким и ценным исключением. Когда мы вернулись из леса, меня тряс озноб, но я думала, что, как обычно, просто немного простудилась и решила не беспокоить маму пока не будет чего-то более серьёзного. Наутро всё прошло, и я была очень довольна тем, что это вполне подтвердило мою «версию» о простуде. Но, к сожалению, радоваться пришлось недолго…
Утром я, как обычно, пошла завтракать. Не успела я протянуть руку к чашке с молоком, как эта же тяжёлая стеклянная чашка резко двинулась в мою сторону, пролив часть молока на стол... Мне стало немножко не по себе. Я попробовала ещё – чашка двинулась опять. Тогда я подумала про хлеб... Два кусочка, лежавшие рядом, подскочили и упали на пол. Честно говоря, у меня зашевелились волосы… Не по-тому, что я испугалась. Я не боялась в то время почти ничего, но это было что-то очень уж «земное» и конкретное, оно было рядом и я абсолютно не знала, как это контролировать...
Я постаралась успокоиться, глубоко вздохнула и попробовала опять. Только на этот раз я не пыталась ничего трогать, а решила просто думать о том, чего я хочу – например, чтобы чашка оказалась в моей руке. Конечно же, этого не произошло, она опять всего лишь просто резко сдвинулась. Но я ликовала!!! Всё моё нутро просто визжало от восторга, ибо я уже поняла, что резко или нет, но это происходило всего лишь по желанию моей мысли! И это было совершенно потрясающе! Конечно же, мне сразу захотелось попробовать «новинку» на всех окружающих меня живых и неживых «объектах»...
Первая мне под руку попалась бабушка, в тот момент спокойно готовившая на кухне очередное своё кулинарное «произведение». Было очень тихо, бабушка что-то себе напевала, как вдруг тяжеленная чугунная сковорода птичкой подскочила на плите и с жутким шумом грохнулась на пол… Бабушка от неожиданности подскочила не хуже той же самой сковороды... Но, надо отдать ей должное, сразу же взяла себя в руки, и сказала:
– Перестань!
Мне стало немножечко обидно, так как, что бы не случилось, уже по привычке, всегда и во всём обвиняли меня (хотя в данный момент это, конечно, было абсолютной правдой).
– Почему ты думаешь это я? – спросила я надувшись.
– Ну, привидения у нас вроде бы пока ещё не водятся, – спокойно сказала бабушка.
Я очень любила её за эту её невозмутимость и непоколебимое спокойствие. Казалось, ничего в этом мире не могло по-настоящему «выбить её из колеи». Хотя, естественно, были вещи, которые её огорчали, удивляли или заставляли грустить, но воспринимала она всё это с удивительным спокойствием. И поэтому я всегда с ней чувствовала себя очень уютно и защищённо. Каким-то образом я вдруг почувствовала, что моя последняя «выходка» бабушку заинтересовала… Я буквально «нутром чувствовала», что она за мной наблюдает и ждёт чего-то ещё. Ну и естественно, я не заставила себя долго ждать... Через несколько секунд все «ложки и поварёшки», висевшие над плитой, с шумным грохотом полетели вниз за той же самой сковородой…
– Ну-ну… Ломать – не строить, сделала бы что-то полезное, – спокойно сказала бабушка.
Я аж задохнулась от возмущения! Ну, скажите пожалуйста, как она может относиться к этому «невероятному событию» так хладнокровно?! Ведь это такое... ТАКОЕ!!! Я даже не могла объяснить – какое, но уж точно знала, что нельзя относиться к тому, что происходило, так покойно. К сожалению, на бабушку моё возмущение не произвело ни малейшего впечатления и она опять же спокойно сказала:
– Не стоит тратить столько сил на то, что можно сделать руками. Лучше иди почитай.
Моему возмущению не было границ! Я не могла понять, почему то, что казалось мне таким удивительным, не вызывало у неё никакого восторга?! К сожалению, я тогда ещё была слишком малым ребёнком, чтобы понять, что все эти впечатляющие «внешние эффекты» по-настоящему не дают ничего, кроме тех же самых «внешних эффектов»… И суть всего этого всего лишь в одурманивании «мистикой необъяснимого» доверчивых и впечатлительных людей, коим моя бабушка, естественно не являлась... Но так как до такого понимания я тогда ещё не доросла, мне в тот момент было лишь невероятно интересно, что же такого я смогу сдвинуть ещё. По-этому, я без сожаления покинула «не понимавшую» меня бабушку и двинулась дальше в поисках нового объекта моих «экспериментов»…
В то время у нас жил папин любимец, красивый серый кот – Гришка. Я застала его сладко спящим на тёплой печке и решила, что это как раз очень хороший момент попробовать на нём своё новое «искусство». Я подумала, что было бы лучше, если бы он сидел на окне. Ничего не произошло. Тогда я сосредоточилась и подумала сильнее... Бедный Гришка с диким воплем слетел с печи и грохнулся головой о подоконник… Мне стало так его жалко и так стыдно, что я, вся кругом виноватая, кинулась его поднимать. Но у несчастного кота вся шерсть почему-то вдруг встала дыбом и он, громко мяукая, помчался от меня, будто ошпаренный кипятком.
